Максим Горький. "Герой"

Максим Горький (1868–1936)
В конце 1913 г. Горький (наст. имя и фамилия — Алексей Максимович Пешков), попавший под политическую амнистию, вернулся с Капри и поселился в деревне Кирьявала, неподалеку от станции Мустамяки. В Финляндии он провел большую часть военных лет, периодически выезжая в Петербург, где снял квартиру. Получив известие об объявлении войны, 20 июля (2 августа) 1914 г. он писал И. М. Касаткину: «Я давно — года три — как убежден был в неизбежности общеевропейской войны, считал себя подготовленным к этой катастрофе, много думал о ней, но — вот она разразилась, и я чувствую себя подавленным, как будто все случившееся — неожиданно. Страшновато за Русь, за наш народ, за его будущее, и ни о чем, кроме этого, не думаешь <…> ясно одно: мы вступаем в первый акт трагедии всемирной. Чем кончится она?» (Горький М. Полн. собр. соч. Письма: В 24 т. М., 2004. Т. 11. С. 119). От Горького ждали громких публицистических заявлений, попадающих в резонанс с патриотическим воодушевлением первых месяцев войны. Горький, однако, молчал. 29 сентября (12 октября) 1914 г. он рассказывал М. А. Пешкову: «На меня все нападают газетчики, желая, чтоб я “высказался о войне”, а я — молчу, так они сами за меня высказываются. Недавно в каком-то листке было сообщено, что я “не успокоюсь, пока собственноручно не убью хоть одного немца”. Так как говорится “хоть одного”, значит — предполагается, что
у меня есть аппетит убить многих» (Там же. С. 132). Горький занял позицию принципиального, демонстративного неучастия в чудовищных событиях:
«В санитары я не собираюсь, сын мой учится в Москве и вовсе не намерен воевать, лазаретов не строю — нет денег и желания, а вот протест литераторов против “немецких зверств” подписал второпях, и это меня очень мучает» (из письма к В. С. Войтинскому от 1 (14) октября 1914 г. — Там же. С. 133). Шовинистический угар возмущал его, начавшееся преследование живущих в России немцев приводило в негодование: «Травля немцев носит совершенно сумасшедший характер», — писал Горький тому же Войтинскому 30 ноября (13 декабря) 1914 г. (Там же. С. 137). «Сидим по уши в грязи, в крови, во лжи — и все хвастаем: экой мы сильный народ! Мы хвастаем, а нас — бьют. Патриотизм, о коем Вы пишете, мне совершенно чужд и враждебен» (из письма к Г. Д. Гребенщикову от середины июля 1915 г. — Там же. С. 184). Горький отчетливо видел, что общественное настроение формируется вне всякой связи с реальной природой событий. После очередной беседы с рабочими, состоявшейся в декабре 1914 г., он констатировал: «Полная неосведомленность о причинах войны, убеждение, что война начата Германией, недоверие к факту, что Германия неизбежно должна была начать войну, была вызвана к войне, непонимание роли Англии и вообще наших “союзников”» (Там же. С. 137). Когда Горький решился наконец высказаться, он стал писать цикл статей, озаглавленный «Несвоевременное», — их содержание явно шло вразрез
с идеологическим направлением времени. Горький подчеркивал, что в войне виновна вся Европа: «Эта страшная война была неизбежной вследствие темных предначертаний внеразумной силы капитализма; она свидетельствует о временном параличе разума и воли не только у немцев, но и вообще у всей Европы»; «Несвоевременно говорить так во дни, когда немец стал у нас синонимом дикаря и зверя. Но я думаю, что война — хуже немца, и полагаю, что живой человек — немец — страдает от нее не менее тяжко, чем живые люди иных наций» (Там же. С. 380; Овчаренко А. Публицистика М. Горького. С. 319–321).

Загрузки:
Максим Горький. "Герой"