ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА ГЛАЗАМИ РЯДОВОГО СОЛДАТА

Лечение в госпиталях Санкт-Петербурга и Вологды

В Питере нас разместили в Таврическом дворце, превращенном в госпиталь. Условия размещения там были очень хорошие, лечение и питании — тоже.

Меня мучила только одна дума: как мне сообщить о себе сестре, которая в то время жила в Питере, что я рядом, в госпитале, дойти до меня можно за 20—30 минут. У меня не было ни копейки денег, не на что было купить бумагу, карандаш, чтобы написать письмо.

В это время в госпитале отобрали раненых, которых можно перевозить дальше в тыл. В этот список попал и я. В день отъезда воспользовался удобным моментом и сбежал. Пришел к сестре с подвязанной рукой и одним костылем. Был я «в гостях» у сестры минут 10—15, потом родные проводили меня до госпиталя. Минут через 20 нас уже повезли на вокзал. Я ехал очень радостный: родные будут знать, что жив, да и деньгами сестра меня снабдила, могу теперь всем родным отправлять письма.

Поезд привез нас в Вологду. Госпиталь там тоже был очень хороший: лечение, уход за ранеными, питание — все было на высоком уровне. Мои раны стали быстро заживать, особенно на ногах. Вскоре я стал ходить без костылей.

Из госпиталя меня отпустили на один месяц домой. За месяц проживания в деревне среди родных здоровье еще больше улучшилось.

В ноябре 1916 года меня выписали из госпиталя и направили в Нижний Новгород, где в то время находились наши Сибирские запасные полки.

Февральская революция в Нижнем Новгороде

В конце ноября 1916 года по прибытии в Нижний Новгород я был направлен в учебную команду по подготовке младших унтер-офицеров, где в основном были солдаты, получившие ранения на фронте и после лечения в госпиталях признаны годными к дальнейшей службе.

Закончить учебу мне не удалось. В феврале 1917 года началась революция.

В политике в то время я совсем не разбирался, книги и газеты стал читать только в госпитале, да и то редко. Но даже я понял, что сословия по-разному восприняли революцию.

Самыми решительными были сормовские рабочие. Свержение царизма встретили с большим ликованием не только они, но и большинство горожан, в т. ч. и военные Нижегородского гарнизона.

В городских столовых и чайных два дня бесплатно кормили всех желающих. Улицы города были запружены народом, во многих местах возникали митинги, выступали ораторы. Мне во всем этом было трудно разобраться, но к царю и царизму к тому времени я относился очень плохо.

Воспоминания о жизни своих родителей, о своих прожитых годах, особенно о том аде, который я пережил на фронте, привели к тому, что ничего хорошего о царизме я сказать не мог.

А в Нижегородской губернии революция пошла совсем не так мирно, как в городе. Крестьяне, перенесшие много горя от помещиков и богатеев, начали жечь их имения, грабить и разрушать их собственность. В ответ на это в Нижегородском гарнизоне стали создавать небольшие группы (команды) численностью 3—5 человек из вооруженных солдат с задачей разъяснять крестьянам суть революции, ее цели и не давать им жечь и грабить поместья.

Командиром одной из таких групп назначили и меня. Нас в группе было четыре человека.

В конце мая 1917 года нас отправили сначала в город Сергач, а оттуда в село Маресево (примерно в 30 км от города). Жители села встретили нас настороженно, называли барскими телохранителями, хотя все солдаты нашей группы были из крестьян.

В селе было поместье старенького генерала, который встретил нас со слезами на глазах и сразу же стал показывать нам свое разгромленное хозяйство. Почти все стекла в окнах были разбиты. В библиотеке вдоль стен стояли пустые шкафы и полки, а книги валялись на полу. В другой комнате ванная из красной меди была изрублена топором. Не осталось в птичнике птиц: индюки, гуси и куры были украдены. Не стало и овец.

На следующий день у дома собралась огромная толпа: многие мужчины были с топорами, другие — с ломами. Когда мы вышли к ним, поднялся такой гвалт, который было невозможно разобрать, перекричать или остановить. Особенно агрессивно были настроены и кричали женщины, а их в этой бурлящей толпе было большинство (у некоторых из них на фронте уже погиб муж или сын).

Когда крики немного утихли, мы предложили им выбрать человек пять для обсуждения их требований.

Выбрали таких представителей только к вечеру. От них мы узнали, что толпа собралась для того, чтобы открыть кладовые с хлебом, т. к. у многих крестьян зерна не осталось не только для посева, но и для питания. Наш приезд, оказывается, только подтолкнул их на решительные действия из-за опасений, что хлеб вывезут (а время посева уже кончалось).

После долгих переговоров мы решили послать телеграмму в Сергач с просьбой направить к нам представителей власти для учета хлеба, установления численности нуждающихся, объема и порядка распределения им помощи.

Вскоре такие представители прибыли. Была создана комиссия, которая занялась не только выявлением голодающих, но и выдачей им хлеба.

Отношение крестьян к нам сразу изменилось, нас уже не обзывали телохранителями, относились по-доброму.

Мы же между собой признали, что если бы подобное происходило в наших родных деревнях, то мы тоже бы были вместе с односельчанами.

В Маресеве все успокоилось, через месяц нас отозвали в Нижний Новгород. Хотя я и не окончил учебную команду, мне присвоили звание ефрейтор, назначили заместителем командира отделения 3‑го взвода 10‑й роты 183‑го запасного стрелкового полка.

Вскоре я оказался свидетелем и невольным участником других событий.

Временное правительство Керенского решило продолжить войну и отдало распоряжение отправить на фронт 183‑й, 185‑й и 62‑й запасные полки Нижегородского гарнизона, которые были укомплектованы в основном излечившимися после ранения военнослужащими.

Это решение вызвало бурю возмущения в полках. Солдаты отказывались выполнять приказ. На митингах и собраниях выдвигалось требование направить на фронт те полки, которые на фронте еще не были. Таких в Московском военном округе было много.

Генерал Верховский (то ли военный министр, то ли командующий округом, точно не знаю) назвал наши полки бунтовщиками и направил пехотные, кавалерийские и даже артиллерийские части для усмирения «бунтовщиков». Были ли бои, не знаю, но помню, что ходили слухи о расстреле 18 человек — «зачинщиков бунта». Нас всех разоружили и начали отправлять на фронт под конвоем.

Из отправляемых частей отобрали бывших ремесленников — столяров, плотников, слесарей и др. — в отдельную команду, из которой 28 человек, в т. ч. и меня, отправили (тоже под конвоем, как участников бунта) в город Минск в распоряжение этапного коменданта 2‑й армии.

На войне в Белоруссии

В Минске меня направили во 2‑й армейский конно-железнодорожный батальон, который находился на станции Ганцевичи.

Меня назначили дежурным по составлению и отправке грузов на фронт и их приемке с фронта. Для выполнения этой задачи у нас было 96 вагонеток и необходимое число лошадей.

Конечно, служба в тылу была не так опасна, как на передовой, но нас очень часто бомбили немецкие самолеты.

Октябрьская революция для нас прошла почти незаметно. Мы напряженно работали: фронт требовал оружия, боеприпасов, снаряжения, питания и т. п.

Революцию мы восприняли как очередное изменение в правительстве.

Происходящие изменения мы ощутили по увеличению числа дезертиров, которые были чаще всего хорошо вооружены. В конфликт с ними мы старались не вступать.

Вскоре объявили о демобилизации, и поток людей в тыл значительно увеличился. А мы работали все в том же напряженном режиме.

В конце января 1918 года мне предоставили отпуск на 10 суток. На этом мое участие в войне и закончилось.

После окончания отпуска нас, отпускников, оставили в распоряжении местных армейских начальников, а через год вообще освободили от исполнения воинских обязанностей.

http://vsr.mil.by/2015/03/24/pervaya-mirovaya-vojna-glazami-ryadovogo-soldata-3/