Впервые с 1928 года переиздана книга Ильи Эренбурга «Лик войны» — о Франции в Первой мировой войне, о русских и сенегальцах во Франции, о женщинах, храбрости, трусости и многом другом
Сто лет назад Европа вовсю полыхала в мировой войне, притом что, казалось бы, ничто не предвещало ее начала. В ту пору, примерно как и сейчас, люди, пребывая в гуманистическом угаре и эйфории от плодов технического прогресса, думали, что человечество достигло небывалых высот совершенства и впредь все достойные жители Земли будут водить хороводы и петь хором, ловя мимоходом ртами булки, блаженно низвергающиеся с небес. Ну, может быть, только от самодержавия еще нужно поскорее избавиться.
Примерно так думал и Илья Эренбург, поэт радикальных взглядов, оказавшийся волею судеб в этот момент во Франции и запечатлевший историю войны в определенном ракурсе в очерках для российских газет, из которых потом в Киеве 1918 года между Скоропадским, Директорией и большевиками, скомпилировал книгу, изданную впервые в Софии в 1920 году и переизданную спустя восемьдесят семь лет после последнего, четвертого, издания Европейским университетом в Санкт-Петербурге благодаря усилиям Бориса Фрезинского, известного биографа и исследователя творчества писателя.
Семьдесят лет назад пошла на спад Вторая мировая война, ставшая закономерным следствием Первой. То, что происходит в мире сейчас, в пору было бы уже назвать третьей мировой, если бы не ощущение, что предыдущая война на самом деле так и не закончилась. Просто вместо прежней позиционной формы она приобрела новую, блуждающую, и вспыхивает то и дело то в одном, то в другом месте — там, где разворошат угли те, кому это выгодно. Нацизм снова приподнимает голову, но возник он как результат Первой мировой, и нам интересно проследить последовательность процесса, чтобы лучше понять причину этого феномена. Хотя Эренбург, конечно же, в своей книге начинает прослеживать историю перетекающих одна в другую войн от Франко-прусской войны 1870 года.
Первая книга прозы поэта Эренбурга интересна нам в силу того, что она дает представление о разнице между нами сегодняшними и нашими предками век назад, о разнице между нашими предками и французскими и, наконец, о разнице между поэтом Эренбургом, автором стихов, в которых мы видим весь ужас войны в совершенно оторванной от патриотического мейнстрима тех лет форме, и Эренбургом-пропагандистом, автором небезызвестного лозунга «Убей немца», после войны ставшим главным советским официальным борцом за мир.
Илья Эренбург родился в 1891 году в Киеве, но рос в Москве, где его отец получил место директора Хамовнического пивзавода. Вместе с Николаем Бухариным Илья учился в 1-й Московской гимназии, откуда, будучи учащимся 6-го класса, был исключен в связи с революционной деятельностью — попал, что называется, в дурную компанию. Семнадцатилетним подростком он оказался в одиночке Бутырской тюрьмы, был освобожден до суда и тут же прытко сделал ноги в Париж, где мимоходом забежал познакомиться с Лениным и присел впопыхах на раскаленную печку (Наденька очень смеялась), после чего его пути с большевиками надолго разошлись. Ленин его недолюбливал и иначе как Лохматым не называл, хотя, скажем, был случай, когда Алексей Толстой послал Эренбургу в кафе записку, обозначив адресата как самого лохматого, и она достигла цели. Заметим еще, что именно Эренбургу принадлежит крылатое выражение «Увидеть Париж и умереть».
Его ждала другая дурная компания — завсегдатаи «Ротонды» и «Клозери де Лила»: Аполлинер, Модильяни, Леже, Пикассо, Ривера, Сутин и иже с ними. Из русских он в конце концов стал общаться в основном с Максом Волошиным и, поеживаясь, с Борисом Савинковым, страшным человеком, профессиональным убийцей. Неловкий и неряшливый, в странном колпаке на голове, он принялся кропать отрывистые, неуклюжие и неприхотливые, со страшными рифмами, но вполне недурные стишки, которые ему при полном одобрении некоторых известных русских поэтов удавалось издавать, несмотря на политические преследования, даже и в России, а также он перевел немало из Вийона. Но тут вдруг разразилась мировая война.
Пособие, которое перечислял ему ежемесячно отец, иссякло, и призрак голода погнал бедного поэта разгружать вагоны. Однако добрые друзья дали ему намек, как можно в сложившихся условиях литературно подзаработать. Сам-то он рассказывал, что его настолько покоробила крайне лживая заметка от якобы собственного корреспондента в «Утре России», что он сел и написал все как было, по правде, и послал эту корреспонденцию в редакцию, но ответа не получил. Затем он на протяжении нескольких месяцев публиковал там свои очерки, хотя странным образом и не вспоминал об этом потом ни разу, вспоминал только о своем сотрудничестве с питерскими «Биржевыми ведомостями», куда его пристроил Волошин, после того как Савинков им не подошел.
Примерно всё это мы знаем по его самой популярной книге — книге мемуаров «Люди, годы, жизнь». Эта книга оказала большое влияние на культурное развитие множества постшестидесятников, включая меня, поскольку в ней было рассказано не только о событиях минувшего века в несколько субъективной интерпретации, но, самое главное, о людях, которые этот век эстетически изначально оформили и в результате придали ему определенный вектор развития.
Эренбург крайне тяготился необходимостью продавать свое творчество даже не в силу того, что все его труды жестоко редактировали из цензурных и стилистических соображений, — главное, что, когда он сосредотачивался на необходимости сочинить что бы то ни было для газеты, он оказывался абсолютно не в состоянии писать стихи, притом что в ту пору он работал над циклом стихов «О канунах», противоречащих сложившемуся тогда представлению, какими должны быть стихи о войне.
Друг его, душегуб Борис Савинков, публиковавшийся под псевдонимом В. Ропшин (доставшемся ему в подарок от Зинаиды Гиппиус), страстно ненавидевший свою участь корреспондента газеты «День», где крайне цинично восхвалял подвиги и пафосно к ним призывал, старался утешить Эренбурга рассказами про необходимость компромиссов и примирить его с такой участью.
После того как Эренбург написал заметку о дамах высшего общества, крайне обременяющих раненых бойцов в госпиталях своей благотворительностью, французское правительство решило изгнать нашего борзописца из страны, но военный атташе граф Игнатьев сумел его отстоять. Впрочем, есть версия, что он провинился своим материалом о французских женщинах в целом. Это, конечно, отдельная грустная песня. Он упоминал еще о различных формах проституции и о проблеме женщин, востребованных на производстве, где они стали зарабатывать довольно большие деньги, что позволяло им сидеть каждый вечер в кафе, приобретать какие угодно обновки и перепихиваться с кем попало, в результате чего окончания войны они ждали с содроганием: им вовсе не светило возвращение мужей с фронта, а их самих — к прежней участи, ежедневному ожиданию этих хмурых мужей с работы к ужину, а в выходные — из кабаков пьяными.
А помните наше: «Жди меня, и я вернусь…»?
Естественно, Эренбурга как поэта не могла не занимать тема поэтической преемственности освещения войн, чему он посвятил отдельную публикацию. Впрочем, с другой стороны, в этом нет ничего удивительного, поскольку в ту пору голливудские блокбастеры еще не владели умами обывателей и поэзия занимала там гораздо более значительное место. Эренбургу казалось, что стихи, написанные по поводу прошлой войны, в 1870-м, были гораздо более значительными. Не знаю, насколько существенна теперь разница в освещении войн поэтами, но очевидно, что в России все с этим было в порядке, может быть, в силу того, что наши женщины и обстоятельства их жизни отличались от французских. Сам Эренбург писал стихи и про Великую Отечественную, и про Испанскую гражданскую, которая тоже выпала на его долю.
Борис Фрезинский собрал книжку, куда помимо собственно «Лика войны» вошли и исходные газетные публикации, судя по всему, без цензурной и редакторской правки, и все это читать одинаково интересно. Жаль, что стихов приведено так мало. «Лик войны» — достаточно эфемерная книга, упоминание о ней скоро после последнего издания 1928 года исчезло из библиографии Эренбурга. В «Людях, годах, жизни» она тоже не упоминается, притом что местами расплылась по этому тексту прямыми цитатами. Есть, впрочем, и несоответствия. Одним словом, нисколько не коробит, а наоборот, оказывается особенно забавным сопоставление текстов заметок из «Утра России» и «Биржевых новостей», «Лика войны» и «Людей, лет, жизни». В мемуарах Первая мировая война, конечно же, не представлена в тех подробностях, которые мы видим в «Лике войны» и тем более в газетных публикациях. Между тем там мы находим множество неожиданных деталей помимо упомянутых выше обстоятельств женской жизни. Это действительно довольно увлекательное чтение.
Например, мы находим там описание момента, когда впервые во Францию массово завезли африканцев — сенегальцев — для участия в боевых действиях. Неудивительно, что помимо француженок, бросившихся приобретать новый сексуальный опыт, и дам высшего света, решивших покрестить любой ценой максимум подвернувшихся язычников, по-настоящему хорошо к ним отнеслись только русские солдаты, которым было запрещено продавать любой алкоголь, что способствовало формированию отношения к ним французов как к опасным зверям. Думаю, что и сейчас какой-нибудь француз, оказавшись в наших краях после двадцати трех, благодарит Бога, что судьба послала его сюда в столь благословенные времена, когда уже русские ограничены в своем зверстве новыми временными рамками продажи алкоголя.
В предисловии к второму, берлинскому, изданию Эренбург сетовал, что жизнь ничему людей не учит. Уже в начале 1920-х все постарались забыть про минувшую войну и предались безудержному кутежу и угару.
Третье, московское, издание было извлечено из продажи и сожжено среди прочих неугодных власти книг по приказу Крупской. Четвертое издание было снабжено уничижающим комментарием секретаря РАППа Леопольда Авербаха. Чему научит людей очередное издание книги, рассказывающей правду про очень во всех смыслах далекую от нас войну?
http://expert.ru/expert/2015/04/bliki-vojn/